В ноябре 1948-го постановлением ЦК был распущен Еврейский антифашистский комитет, тех, кто в него входил, – арестовали. Статья «Об одной антипатриотической группе театральных критиков» появилась в «Правде» 28 января 1949-го, но еще в декабре 1948-го, когда до этого еще оставалось совсем немного времени, мой дед Николай Оттен наверняка не чувствовал близкой беды.

Дед был не стар, по уши влюблен и вполне успешен. Во время войны он работал завлитом Камерного театра, и в театральной критике у него было, может, и не самое громкое, но хорошее имя. В одном из издательств лежала его книга по истории кино, и уже был заключен договор. А еще ему дали комнату в коммуналке в проезде Художественного театра, бывшем Камергерском. И он не знал, что Сталину уже доложили о доносах баловавшихся драматургией писателей-лауреатов на осторожно поругивавших их опусы критиков. Те защищались, как могли, но силы были неравны.

Получив письмо-жалобу из Всесоюзного театрального общества, вождь подумал, и сказал:
– Типичная антипатриотическая атака на члена ЦК товарища Фадеева!
Фадеев возглавлял Союз писателей и был сталинским любимцем, так частное дело стало политическим. Новый внутренний враг был найден, и бюрократические шестеренки пришли в движение: над правдинской статьей работал весь сталинский литературный ареопаг – от Фадеева до Симонова и Софронова. Но правил ее сам Сталин, ему же принадлежала хрустальная в своем совершенстве формулировка: «безродные космополиты».

Главный порок Достоевского – антисемитизм. Ювелир, с которым он отбывал каторгу, и ссыльный, спавший с ним в одной казарме. Мошенник-публицист, возомнивший себя Раскольниковым, и выкрест, чьи книги писатель держал у себя на полке. Молоденькая еврейка, жаждущая Достоевского, и еще более юная соседка по даче. Эти и другие евреи в жизни Фёдора Михайловича.

Ювелир-талмудист

Первым произведением, написанным Достоевским после каторги, стала повесть «Дядюшкин сон». Её героиню Марью Александровну шантажируют, требуя за компрометирующее письмо 200 рублей серебром. «Я сама, в легких башмаках, по снегу, бегу к жиду Бумштейну и закладываю мой фермуар – память праведницы, моей матери! Через два часа письмо в моих руках», – рассказывает Марья Александровна дочери. Пропустим слово «жид», еще не считавшееся в 1859 году, когда был опубликован «Дядюшкин сон», столь оскорбительным, как стало позже. И обратим внимание на фамилию и профессию персонажа: ювелир Бумштейн. Персонажа с той же фамилией и профессией мы встречаем и в «Записках из Мертвого дома». Прототипом двух Бумштейнов был Исай Фомич Бумштель – арестант Омского острога, «из Смоленской губернии, из евреев, мещанин, в крепости с 24 августа 1850 г. за смертоубийство, на 11 лет, золотых дел мастер, грамоты не знает».

Достоевский попал в Омский острог тоже в 1850 году. О Бумштеле упоминают в своих мемуарах два каторжника-поляка – Симон Токаржевский в «Семи годах каторги» и Иосиф Богуславский в «Мемуарах сибиряка». Вот отзыв Богуславского: «Как убежденный талмудист и начетчик, он имел свои книги, и в пятницу, когда справлял свой шаббат со всей шумной торжественностью, каземат наш превращался в синагогу. На столике Бумштейн зажигал несколько сальных свечей, надевал талес, раскладывал свои книги и крикливым голосом тягуче повторял “Duruch otu stanaj”». Вероятно, так Богуславский расслышал слова благословения «Барух ата Адо-най». Никакого почтения он к ювелиру не испытывал: «Потешной фигурой был этот наш еврейчик: маленький, щуплый, сухой, как скелет. Табаком он злоупотреблял до того, что вызывал отвращение. Считал себя образованным, а был невыразимо ограниченным – недоставало ему даже обычной еврейской сметливости».

Бродский его относил к самым близким по духу поэтам, а Бабель про него говорил, что в светлом будущем все будут такими же умными, верными и веселыми одесситами. Однако большинством он был незаслуженно забыт. Во многом из-за закрепившегося за ним звания «поэта революции», воспевавшего коммунистические идеалы. На самом деле Эдуард Багрицкий до разочарования советской властью просто не дожил – он умер 16 февраля 1934 года в 38 лет, оставшись навсегда талантливым поэтом своей эпохи.

Говорят, он не любил сентиментальности. Волновали его лишь кавалерийские марши, звуки труб, призывающих к бою, и звонкий удар скрещенных сабель. Действительно, когда 16 февраля 1934 года Эдуард Багрицкий скончался, провожать его в последний путь пришел эскадрон молодых кавалеристов с шашками наголо. Его называли поэтом революции, и в этом была своя правда. Ни один комсомольский сбор, к примеру, не обходился без зачитывания со сцены фрагментов из его поэмы «Смерть пионерки», включенной в обязательную школьную программу.

К слову, на одном из таких собраний девочке Вале, долгое время считавшейся прообразом героини поэмы, был даже вручен посмертно комсомольский билет. А на протяжении десятилетий заучивали строки:

Нас водила молодость

В сабельный поход,

Нас бросала молодость

На кронштадтский лед.

Боевые лошади

Уносили нас,

На широкой площади

В апреле 1815 года в лондонских магазинах вдруг стал тысячами раскупаться сборник песен «Еврейские мелодии». Ажиотаж во многом объяснялся тем, что обложку украшало имя лорда Байрона. Именно он написал стихи на древнееврейские мотивы вместо отказавшегося от этой работы Вальтера Скотта. Все потому, что Байрон обожал Ветхий Завет.

В апреле 1815 года на прилавках книжных магазинов столицы Британской империи появился тоненький сборник песен A Selection of HebrewMelodies, точнее, его первая часть. В ноябре того же года вышла в свет часть вторая. В промежутке, в мае, были отдельно изданы только стихи, без нот. На русский язык название сборника традиционно переводится как «Еврейские мелодии». Продавался он по шокирующе высокой цене в одну гинею (1 фунт стерлингов и 1 шиллинг), что примерно сопоставимо с современными 70 фунтами или 7000 рублями. Несмотря на цену, было куплено 10 тысяч экземпляров сборника, не считая «пиратских».

Идея сборника песен «Еврейские мелодии» родилась в голове композитора Исаака Натана. Исаак был сыном Менахема Натана (он был известен также как Менахем Мона и Менахем Монаш Поляк), хазана из Кентербери, уроженца Польши и, по его собственному уверению, незаконнорожденного сына короля Польши Станислава II. Исаак первоначально собирался стать хазаном, как отец, но потом переключился на светскую музыку. Он сочинял музыку, пел в опере, писал статьи в газету, организовывал матчи по боксу, работал в королевской нотной библиотеке и все равно постоянно нуждался в деньгах.

«Крокодил», «Мойдодыр», «Тараканище» – эти сказки занимают лишь малую долю творчества Корнея Чуковского, в котором были и перевод «Робинзона Крузо», и мемуары о современниках: «помню Куприна молодым, а Блока в студенческой тужурке». Масштабнее его творчества было только его благородство – именно он, «кухаркин сын», единственный поздравил Пастернака с Нобелевской премией, он же предоставил кров опальному Солженицыну. А еще – всегда улыбался, и все унижения прятал в «Дневник».

Многим Корней Иванович Чуковский известен как детский писатель. И мало кто знает, что собрание его сочинений занимает 15 томов. И лишь треть первого тома – это сказки для детей, благодаря которым окружавшие называли его не иначе как «дедушка Корней». Но Чуковский удивительно многоликий писатель. Он и критик, автор статей и книг о самых знаменитых его литературных современниках – от Чехова до Маяковского. Он и переводчик, пересказавший многие шедевры мировой классики: «Робинзона Крузо», «Барона Мюнхгаузена», «Маленького оборвыша». Он и историк, исследователь русской литературы – его труды об одном только Некрасове занимают несколько книжных полок. К тому же Чуковский прекрасный мемуарист, автор книги воспоминаний «Современники», создатель знаменитой «Чукоккалы» и не менее знаменитого «Дневника», в котором он выступает настоящим летописцем дореволюционной и советской эпохи. Не случайно его, родившегося 31 марта 1882 года, при жизни считали «старейшим писателем».

«Конечно, мне не слишком-то нравится, что меня именуют одним из старейших писателей. Но ничего не поделаешь, – писал Корней Иванович. – Помню Куприна молодым человеком, еще до того, как он написал “Поединок”, и юного Блока в студенческой нарядной тужурке. И мне самому удивительно, что я все еще не бросаю пера. Но не могу и представить себе, как бы я прожил хоть несколько дней без него. Я родился в Петербурге в 1882 году, после чего мой отец, петербургский студент, покинул мою мать, крестьянку Полтавской губернии; и она с двумя детьми переехала на житье в Одессу. Вероятно, отец давал ей вначале какие-то деньги на воспитание детей: меня отдали в одесскую гимназию, из пятого класса которой я был несправедливо исключен».