Немецкий солдат-радист, фотограф Вилли Георг (Willy Georg) летом 1941 года, будучи в Варшаве, нелегально пробрался в гетто и отснял на свою “Лейку” четыре пленки. Пятую пленку и фотоаппарат у него конфисковал военный патруль при задержании. К счастью, спрятанные в карманах четыре пленки сохранились до наших дней.

( Collapse )источник

Когда цена жизни равна нулю, когда кровь на руках считается нормой, когда человечество теряет человечность, в этой мгле обязательно найдутся люди с большим сердцем – люди, которые перевернут представление о страхе, потому что приняли единственное правильное решение.

В 1943 году командир немецкого гарнизона Пауль Беренц на захваченном греческом острове Закинф пригласил к себе в кабинет мэра города Закинфаи Лукаса Каррера и, направив револьвер в его сердце, резко потребовал составить список всех евреев маленького острова. Каррер, не поведя глазом, сказал, что ему понадобится немного времени для написания списка. После тяжелого разговора с немецким командиром, Каррер сразу же пошел к Хризостому – епископу острова.

Епископ и мэр, ни на секунду не усомнившись в своих действиях, придумали план. Они тянули время целых три дня, пока жители острова прятали 275 евреев, что там проживали, после чего отправились к командиру Беренцу. Когда они вручили ему список всех евреев, командир проглотил язык от возмущения. На листе было написано только два имени – епископа и самого мэра.

Когда командир вопросительно посмотрел на епископа, тот сказал:
— Тут все ваши евреи! Если вы хотите депортировать евреев острова Закинф, я поеду с ними и разделю их судьбу.

Тут надо сказать, что еще в 1924 году в Мюнхене епископ лично познакомился с Гитлером, когда получал степень доктора философии. Это знакомство спасло Хризостома от неминуемого расстрела.
В тот же день, когда командир гарнизона Пауль Беренц огласил свое требование, епископ написал письмо в Берлин с просьбой не трогать евреев Закинфа. Ответа ждали недолго: «Евреи остаются на острове под личную ответственность епископа и мэра».

В итоге остров Закинф стал единственным местом в Европе, а вероятнее всего и в мире, где ни один еврей не пострадал, не подвергся гонениям и не познал холода и голода.

Поступок мэра Каррера и епископа Хризостома не был забыт.
Через три года после окончания войны, небольшая еврейская фирма на острове, занимающаяся стеклом, в знак благодарности епископу бесплатно застеклила восстановленную церковь Святого Дионисия.
А в 1978 году музей Катастрофы Яд Вашем признал мэра Лукаса Каррера и епископа Хризостома Праведниками народов мира.
Честь и слава нации, взрастившей таких сыновей!

В 1992 году там, где находилась синагога, разрушенная землетрясением еще в 1953-м, Центральный еврейский совет Греции поставил мемориальные плиты с барельефами епископа Хризостома и Лукаса Каррера.

( Collapse )

Памятник членам организации «Жегота», Лодзь

27 сентября 1942 года возник Временный комитет помощи евреям, действовавший под эгидой Польского правительства в изгнании и частично им финансируемый. Почему так поздно? Потому что нацистам удавалось некоторое время поддерживать заблуждение, что евреев Варшавы просто переселяют на восток страны. И этому верили, ведь уничтожение целого народа в Европе казалось невероятным в середине просвещенного века. Но вскоре ужасная правда открылась.

Зофья Косcак-Шуцкая

Комитет создали две немолодые женщины: Зофья Косcак-Шуцкая и Ванда Крахельская-Филипович. Писательница Зофья Коссак — убежденная католичка и польская националистка, не питавшая теплых чувств по отношению к евреям в мирное время, стала их пламенной защитницей в годы Холокоста. Летом 1942-го, после одной из акций в гетто, она выпустила эмоциональный  манифест, обвинив в пассивности как польские, так и еврейские организации. Коссак призвала верующих поляков-католиков, даже антисемитски настроенных, не сидеть сложа руки перед лицом массового убийства. Помощь преследуемым она считала исполнением религиозного долга.

( Collapse )

( Collapse )

Стандартный

( Collapse )

Одесская городская территориальная избирательная комиссия зарегистрировала кандидатами на пост городского головы Одессы двух человек по фамилии Зеленский и пять человек по фамилии Филимонов. Как отмечает "Интерфакс-Украина", четырех из пяти зарегистрированных избирательной комиссией Филимоновых зовут Олег.

Партия "Слуга народа" зарегистрировала в качестве официального претендента на пост мэра Олега Николаевича Филимонова, партия "зеленых " - Олега Викторовича Филимонова, партия "Стабильность и справедливость " - Олега Викторовича Филимонова, "Студенческая партия Украины " - Олега Анатольевича Филимонова, партия "Наша земля " - Вадима Филимонова.


( Collapse )

( Collapse )

( Collapse )

- Я родилась в неподходящее время и, как оказалось, в неподходящем месте: 7 июня 1941 года. И скоро маму с младенцем на руках, а также моих бабушку и отца отправили в гетто, - говорит Суламит Лев (79). - В Шауляе было два гетто, одно называлось «Кауказас», и кого куда отправить - зависело от воли полицая. Моя мама отдала этому полицаю кольцо с руки, чтобы он отпустил бабушку вместе с нами. А отца отправили в другое.

Надзиратели были местными. Каждый день мама, как и все работоспособные, рано утром отправлялись колоннами на работу на железной дороге, в поле, на бойне, на аэродроме… Работы были очень тяжелыми, а люди - полуголодными. Когда в первый день моя мама вернулась после работы домой, где осталась бабушка с ребенком, она спросила, есть ли что-нибудь поесть – на что бабушка, не успевшая приспособиться к ситуации, ответила: «Я не умею готовить эту нищенскую еду!» Но она научилась, и очень быстро.

Вышел приказ: сдать всю медную посуду. Немцы потом переливали металл на патроны. У нас были медные тарелки, но мама пошла ночью к заброшенному колодцу и выбросила их. Мы пробыли там 2 года и 3 месяца.


Одной из наиболее легких работ была уборка вагончиков, в которых жили немецкие инженеры-железнодорожники. Они ее расспрашивали, кто и с кем остался в гетто. Давали ей с собой продукты, что вызывало удивление мамы: «Зачем вы мне это даете? Я же ваш враг!» Они отвечали: «Мы гражданские, а не военные, и знаем, какое у вас положение».

В других городах уже проводили «детские акции», слухи о них доходили. Наступил день детской акции и в еврейском гетто в Шауляе. А на чердаке дома, в котором мы жили, была каморка. Там жила немка. Почему немка оказалось в гетто? Потому что ее муж был еврей, и она пожелала разделить с ним его судьбу. К ней приходил кто-то, то ли из охраны гетто, то ли из полиции гетто, и после его ухода она сказала маме: если можете куда-то спрятать ребенка – спрячьте!

Меня усыпили. Мне вообще очень много снотворного давали во время войны, потому что ситуации были разные, когда было важно, чтобы ребенок не плакал. Были даже случаи, когда матери душили своих детей, потому что плач одного ребенка мог выдать всех, кто прятался. Моя мама успела сбегать еще в один дом, предупредить их. Но им негде было прятать свою девочку, и ее с бабушкой привели к нам. И в результате на чердак, на самый верх, спрятали меня, спящую, эту девочку и двух бабушек.

Утром, как всегда, маму погнали на работу. А когда вечером колонну пригнали обратно, по всему гетто стоял стон. Я не могу вам передать, что мне рассказывала мама - это невозможно. Люди рвали волосы на себе: детей в гетто уже не было. Какой-то старик, встретившийся маме по дороге домой, сказал ей: «Фрау, я видел, как вашего ребенка забрали».


На самом деле, события развивались так: когда полицаи начали забирать детей, переходя из одного дома в другой, они увидели люк, ведущий на чердак, и начали прикладами стучать по нему и кричать: «Выходи!». Они не знали, есть ли там кто-то. А там одна бабушка сказала шепотом моей: «Есть драгоценности, откупимся». Она была из очень богатой семьи. Моя бабушка отказалась, но у той нервы не выдержали, она открыла люк и спустилась со своей внучкой Авивой. Их и забрали… В Шауляйском гетто остались трое детей, а до этого были сотни.

Мама искала возможность бежать. Ей помогало то, что она была непохожа на еврейку, за оградой гетто она снимала нашивку с шестиконечной звездой и, если останавливали, представлялась портнихой. Искала связи с людьми, которые старались помочь – такие были. Но как выйти из гетто?

Был учитель гимназии Антанас Маргайтис. Он должен был, когда колонну гнали на работу, ждать нас на телеге в определенном месте. В тот день меня опять усыпили, и мама ремнями привязала меня к телу. Поверх на ней было надето большое пальто и деревенский платок. А бабушку взяла за руку и повела с собой. Была осень, затемно, и они прошли в единственном месте, где было мало полицаев. А потом смогли отделиться от колонны и заскочить во двор, где ждала телега. Оттуда Маргайтис увез нас к крестьянам, где мы и стали жить, помогая им по хозяйству.


Суламит Лев

Я начинала уже говорить – и, конечно, на идише. Хозяйский сынок, который был бандитом, из-за этого однажды странно на меня посмотрел, но мама сказала ему, что это - немецкий. А отец мой сбежал из другого гетто. Однажды он выбрался к нам из леса, и тут хозяева прибежали предупредить, что к дому идут полицаи. Что делать? Отец быстро - на чердак. И вот они сидят, выпивают, с мамой разговаривают, а потом один из полицаев спросил: «Деточка, а где твой папа?» И я, ребенок, показала туда – наверх, в направлении чердака. Но он понял так, будто папа ушел к Господу Богу… «Ой, бедненькая!» - и погладил меня по голове.

Мы меняли места, последним был монастырь в имении Вайгува, которым руководила Мария Рустейкайте. Там мне сменили имя на Марите Казлаускайте – и если бы после войны мама через суд не восстановила мои документы, я могла так и остаться с этим именем.

А в 1945 году в парк, где стоял монастырь, ворвались советские танки: шли большие бои за Шауляй, город переходил из рук в руки. Монашки попрятались, они боялись русских так, что их трясло от ужаса. Но моя мама только этого и ждала. Когда из танка вылез мальчик, молоденький и закопченный, она к нему подбежала, начала обнимать и целовать. И спросила, есть ли среди них евреи? На что мальчик ехидно улыбнулся и сказал: «Евреи в Ташкенте воюют».

Таким было первое приветствие от советского солдата. Антисемитское. Так им вправляли мозги.

Для мамы их приход значил: свобода! Ведь с 1-го июля 1941-го до 3-го октября 1943 года мы были в Шауляйском гетто. Но моего отца они потом посадили на 25 лет. А маму таскали на допросы в КГБ. Видно, хотели ей какое-нибудь дело придумать: как это столько погибло, а вы остались живы, может быть, вы с немцами сотрудничали? У меня сейчас есть документ от властей Литвы, что никаких претензий они к отцу не имеют, он чист перед ними.

Мы были в Израиле, ездили в Яд ва-Шем. Стояли у той доски, где золотыми буквами написаны имена Антанаса Варгайтиса, который тогда нас на телеге вывез в деревню к своим людям, и Марии Рустейкайте, что нас в монастыре укрывала. Так нас судьба свела. А ведь это - только то, что на поверхности. У моей бабушки много родственников было, о которых мы даже не знаем. Когда говорят, что жертв шесть миллионов – это неверно, на самом деле жертв больше. Разбиты целые семьи, в которых каждый мог иметь сестер и братьев. Нас много по всему миру, кто уцелел, но у каждого своя рана, и она по сей день кровоточит.

Анна Русинова, «Детали». Фотографии - Анна Русинова

История района-памятника Муранов, построенного на руинах еврейских кварталов прямо из развалин. Антрополог и журналистка Мария Макарова - о том, что сделало амбициозный проект Муранова мечтой градостроителей, о старых и новых жителях Муранова, о строительстве на костях, «крови города» и о том, как район связывает будущее и прошлое города.

Варшавский район Муранов построен на месте еврейского гетто, уничтоженного во время Второй мировой войны. Разрушения были так велики, что разбирать и вывозить обломки зданий оказалось просто нерентабельно, и вместо этого из них сделали искусственный рельеф. Некоторые здания также были построены буквально из руин. Это делалось не только из практических соображений, но и ради создания уникального района-памятника на месте гетто, ставшего одним из символов Холокоста.

Антрополог и журналистка Мария Макарова рассказывает о том, что сделало амбициозный проект Муранова мечтой градостроителей, о старых и новых жителях Муранова, о строительстве на костях, «крови города» и о том, как район связывает будущее и прошлое города.

Однажды, только переехав в Варшаву, я пришла в гости к знакомым. Они жили на улице Новолипки, прямо напротив костела св. Августина — здания, одиноко торчавшего посреди моря руин на фотографиях послевоенной Варшавы. Их четырехэтажный дом стоял на возвышении, так же, как дома рядом, — к нему надо было подняться по лестнице. Квартира была маленькой и не очень хорошо спланированной — чувствовалась скромность послевоенного жилья.  Муж моей знакомой встретил меня  с молотком в руках. «Гвоздь невозможно забить в этом доме, — сказал он в сердцах, держа в другой руке распятие. — Стены рассыпаются. Вот Христа хотели повесить и не получается». Уже уйдя от них, я поняла, что была в тех самых домах, которые после Второй мировой войны спроектировал архитектор Богдан Лахерт — домах, построенных на развалинах еврейского гетто из развалин еврейских домов, прямо на костях, на слое военной жизни и смерти. Поэтому стены и рассыпались.

( Collapse )