Еще в начале ХХ века Горький резко осуждал еврейские погромы в Нижнем Новгороде и Кишиневе. Более того, он публично восхищался народом, который на протяжении веков «стоял живым протестом против всего грязного, всего низкого в человеческой жизни, против грубых актов насилия человеком над человеком, против отвратительной пошлости и духовного невежества». Так утверждал Горький в своей лекции «О евреях», прочитанной в Нью-Йорке в 1906 году. Читая «Мальчика Мотла» Шолом-Алейхема, он, по его собственному признанию, «смеялся и плакал», и в не меньшее волнение поверг его спектакль «Габимы» «Вечный жид», который он смотрел трижды. «Что тебе, русскому атеисту, Иерусалим и Сион, что тебе гибель Храма? – писал Горький в рецензии на спектакль. – А сердце горестно трепещет, видя муки пророка, который предчувствует несчастье народа».
В 1931 году, когда была опубликована статья «Об антисемитах», «Габима» уже находилась за границей. Сионизм, иврит, еврейская традиция – все это подвергалось в СССР жестокому преследованию. Но антисемитизмом это не считалось, потому, что борьба с «пережитками прошлого» носила не национальный, а классовый характер и велась зачастую самими евреями. А Сталин, отвечая в 1931 году на вопрос американского Еврейского телеграфного агентства, заявил: «Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма. Активные антисемиты караются по законам СССР смертной казнью».
Таким образом, обвинения в антисемитизме, прозвучавшие в статье Горького, носили весьма серьезный характер. Судя по словам Сталина, их адресатам грозило куда более серьезное наказание, чем, например, общественное порицание. Вопрос о том, осознавал ли это Горький и допускал ли он, что упомянутых в его письме писателей может настичь «карающая рука пролетариата», остается открытым.
В качестве повода для написания статьи Горькому послужило письмо, якобы полученное им от некого москвича В. Герасимова. Он приводит три примера антисемитских сентенций в литературных произведениях. В рассказе «Ледокол» Бориса Пильняка Герасимов находит следующую фразу: «К утру в городке начался еврейский погром, всегда страшный тем, что евреи, собираясь сотнями, начинали выть страшнее сотни собак, когда собаки воют на луну, и гнусной традиционностью еврейских перин, застилающих пухом по ветру улицы». «Евреи и собаки у Пильняка ассоциируются поразительно легко, – отмечает автор письма Горькому. – В еврейском погроме для него самое ужасное не самый погром, а то, что евреи начинали выть страшнее сотни собак».
В рассказе Леона Островера, писавшего поначалу на идише и лишь после революции перешедшего на русский язык, Герасимов обращает внимание на такую фразу: «Легко и нудно плачут беременные, но всех нуднее и легче плачут беременные еврейки». Исполненный неприязни к евреям пассаж он находит и в воспоминаниях Бонч-Бруевича.
Горький, отвечая со страниц главных советских газет своему корреспонденту, жестко обрушивается на антисемитизм, называя его глупостью и подлостью. Как бы выгораживая Бонч-Бруевича, Горький пишет, что он плохой литератор, чем и объясняется появление неловкой фразы в его мемуарах. Относительно антисемитизма еврея Островера Горький замечает: «Есть и русские, которые находят нужным несколько смущаться пред европейцами своей принадлежностью к народу, который дал миру Ломоносова, Пушкина, Толстого, Менделеева, И. П. Павлова, Глинку, Мусоргского, Римского-Корсакова, Ленина и сотню других гигантов». И только для впавшего в опалу Пильняка Горький не нашел никаких оправданий: «Пильнякам закон не писан, – коротко заявил он. – Совершенно бесполезно указывать на неприличие их выходок».
Видимо, именно поэтому Пильняк испугался выступления Горького больше остальных. Он отправил в Еврейское телеграфное агентство следующее заявление: «Я не только не антисемит, но и почитатель еврейского народа, давшего миру многих гениев от Христа до Карла Маркса. Более того, моя бабушка – еврейка». Бонч-Бруевич официальных заявлений не делал, но из следующего издания своих мемуаров проблематичную фразу вычеркнул. Реакция Островера на обвинения в антисемитизме, выдвинутые Горьким, остается неизвестной.
Борис Ентин, «Детали»
Journal information